И тут в субботу, во время семейного ужина у бабушки, заходит разговор про семейные застольные легенды и припомнил дядька Юра смешное: «Так-а помнишь, тёть Лёль, как Ирка-то пьяная под столом валялась?» - и бабуля всплескивает руками и смеётся: «Да-да, всё под столом сначала сидела, потом напилась и заснула там же под столом.»
Я сижу, слушаю, обалдеваю. Ну, перво-наперво, никого из наших не припомню валяющимся пьяным под столом, или хоть где-то валяющимся.
Нет, ну, дядя Миша однажды в 1986 как-то на коллективный день рождения незаметно и уютно напился в зюзю, лёг на диван, задрал ноги, будто педали крутит, и запел песню из репертуара Пугачёвой. Утихомирить певца было невозможно, его оставили в покое, и так он и пел, лёжа и блаженно улыбаясь. Кстати, больше никогда мне не доводилось наблюдать человека в состоянии столь полного, счастливого и гармонического опьянения.
А тут тётя Ира – она ж не пьёт. Ну, тоесть, может рюмочку в праздничное застолье, но очень скромненько. Да и вообще, она у нас вся такая рафинированная и немного задавака: у неё папа еврей, из тех милейших, тишайших, добрейших питерских квалифицированных рабочих, которые свято поддерживали высокий образовательный и материальный уровень в семье, а мама наша деревенская, уж такая вся аккуратница и хозяйка.
Ну, вот – и вдруг я слышу, что в её биографии были такие позорные моменты! Расспрашиваю.
Узнаю.
Дело было в 1946 году, в деревне, на Воскресенское.
Общедеревенское застолье, везде шныряют дети, мелкота всё время пробегает под праздничным столом. Ирочке четыре годика, она тихо сидит под столом и внимательно следит за взрослыми. Потом, улучив момент, выскакивает, хватает дяди Димину стопку с водкой, залпом выпивает и снова прячется под стол. Дядя Дима задумчиво смотрит под стол, а Ирочка сияющими глазками – на вновь наполненную стопку. Дядя Дима год, как с войны, он знает, что бывают моменты, когда любому человеку сильно нужно выпить. Спрашивает: «Ирка, у тебя где-нибудь болит?» Не, не болит. «Да ведь противная же водка-то, горькая!» Не, не горькая, а очень-очень вкусная, слаще сахару. Чёрт-те что. Ну, дядя Дима крестьянин, он же понимает: «А что, Ирка, ещё хочешь?» Ой, как хочет, просто очень хочет. «Ну, бери, только тихонечко.» Вот пьяный же дурень, Царство ему Небесное, лёгкое лежание, золотой был человек. Ирочка выпивает ещё стопочку, а стопочка-то 90 грамм. Это безобразие замечают другие, и ну ругаться, мол, что это младенца травить, с ума, никак, мужик посошёл! И давай Ирку хватать, тормошить и от стола оттаскивать. А девочка-то плачет-заливается, в руках бьётся, кричит, чтоб ей сей же час дали водочки, что водочка такая вкусная и пить хочется – спасу нет. Семья в шоке. Увели Ирочку спать. Но хитрый ребёнок снова сбежал и залез под стол, где и выдул остатки из украденной бутылки, а потом сладко заснул там же на полу. Ребёнок спал, счастливо улыбаясь, щечки алели, на носу проступил пот, изо рта стекала сладкая слюнка.
И вот некоторое время, с полгода, Ирка всё пыталась водку воровать. Уж так она её просила, так исхитрялась. А потом жажда эта прошла навсегда. «Это, видать, ей что-то в организме не хватало, такое бывает. Ну, что поделаешь – блокадный ребёнок.» - подвела итог моя бабушка, мягко разделив воздух ребром ладони.
По наследству эта странность никому не передалась.
Ой, вру.
Сестрицу мою младшую примерно в том же возрасте обуяла страсть к поваренной соли. Бывало, схватит на кухне двухсотграммовую солонку – и бежать со всех ног в огород, лопать соль, пока не отобрали. Так и стоит перед глазами бытовая сценка: бежит по огороду сестрица в беленькой панамке, прижимает к пузу солонку и ревёт, а сзади бежит бабушка и кричит: «Отравишься, верни солонку, я тебе целую ложку съесть дам!»
Я уж и не говорю о себе, объевшей в детстве угол у печки и слопавшей весь портняжный мел в доме. Помню, как жадно пожирала, давясь от нетерпения, зубной порошок из картонной коробочки. Да что там: до сих пор я не могу спокойно глядеть на мел, а чистя зубы порошком я нет-нет – да и проглочу вожделенного карбоната кальция.
Вот так вот.
